«Идут белые снеги…»

Заметают следы исчезающих деревень

("Тверские ведомости" 03.02.2012)

Идут белые снеги, как по нитке скользя… Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя. Чьи-­то души бесследно, растворяясь вдали, словно белые снеги, идут в небо с земли». Эти замечательные строчки Евгения Евтушенко всё вспоминались, когда я листал вышедшую в конце минувшего года книгу «Тверская Атлантида». Хотя авторов на обложке указано двое (Т.Н. Кременецкая, А.Ю. Волчков), фактически книга написана рамешковской дачницей из Москвы Таисией Кременецкой. Уважаемая автор двадцать лет имела возможность наблюдать за жизнью тверской глубинки. Эти ее наблюдения и легли в основу книги «Тверская Атлантида».

Открывая книгу, предполагаешь, что речь пойдет о затопленных при постройке водохранилищ в 1930­-е годы территориях. Но нет: «Атлантида» для автора – это старая Россия, сказочная Святая Русь, исчезнувшая в волнах войн и социальных потрясений XX века. Таисия Николаевна старается представить срез этого «потопления» через призму судеб людей из разных социальных слоев: дворянства, купечества, мещанства, крестьянства, духовенства. Иногда эти срезы получаются убедительно, иногда не очень. О крестьянстве писать получается у автора лучше всего. Что и не удивительно, раз человек больше находится в деревне, а города описаны с позиции экскурсанта-­туриста. Вероятно, отсюда же и ошибки в краеведческих сведениях, которые в этой части книги встречаются.

…Несмотря ни на какие, ею же и приводимые, факты сельской национальной катастрофы, Таисия Кременецкая просто жаждет найти «всплывающую» Атлантиду в виде якобы существующих признаков возрождения (этими примерами, а также заверением о «непотопляемости» нашего народа книга и заканчивается). Признаки возрождения видятся то вокруг православных приходов, то вокруг карельских деревенек, то на берегах дачных озер и рек. И почему-­то все в стороне от Рамешковского района – свой­-то угол автор знает хорошо и знает, чего в нем стоит «возрождение». А вообще, похоже, обитая в Москве, трудно настроить свое сознание, что столица страны живет среди стремительно тонущего в историческом беспамятстве и пустеющего пространства, в котором кое-­как барахтаются только города да редкие поселки. Положительному, даже бодрому настрою пожилого московского или питерского дачника, особенно верующего, абсолютно не желающего видеть реальный сельский мир, можно позавидовать. Точно так прошлым летом один питерский дачник, с которым я путешествовал по глубинке, все приговаривал: «Ну, это, смотрите, не так плохо», «Смотрите, вот и здесь что­-то делается». Среди глухого поля борщевика, затянувшего почерневшие остатки деревни с полдюжиной дачных домов, это воспринималось как издевательство, но человек просто не видел ни борщевика, ни руин. Он видел солнечную летнюю погоду за городом – и радовался. Наконец, я разозлился: «Да вы откройте глаза, посмотрите, это же кладбище, а не деревня!» Гость мой смолчал, обернулся и посмотрел на меня глазами, в которых стояли слезы и молчаливый крик: «Не надо! Не верю!»

Собственно, почти вся «Тверская Атлантида» – это попытка так закричать. Хотя авторы, как я полагаю, знают бессилие этого крика.

…В один из дней, когда зима, припозднившаяся в этом году, все же решалась начаться, мы отправились в воспетый Таисией Николаевной край в дальнем углу Рамешковского района. Белые снеги, в виде сначала мелкой крупы, а затем все более крупных хлопьев, сыпали с неба на землю.

Одно из описанных сел – Замытье – встретило пустотой. Считающаяся в числе самых красивых в Тверской области церквей стоит в центре села и даже не очень разрушена. Но первый же в этом огромном когда­то селе мужичок, который попался нам, был уже несколько выпимши с утра и чем­то будто напуган. «А нет, нет в ней ничего, в церкви­то, – торопливо бормотал он, как только его спросили, как найти кого­нибудь с ключами от церкви. – Зря приехали, там все выгребли давно».

В селе даже собаки не лаяли. Но некоторые дома показывали присутствие людей если не постоянное, то частое, из отдельных труб шел дым. В деревне – не то, что в городе. Человек виден весь по тому, какое у него жилище. Оставалось выбрать обитаемый дом без глухого забора, с цветами на окнах и постучаться. Таковой домик и оказался за церковью. Почти сразу же нам открыла приятная женщина средних лет, и хотя сама она не могла помочь с ключами, но тут же указала, у кого они есть. Более того, позвала погреться (ведь зима на дворе!) и готова была показать лично, куда идти, но тут уж надо было иметь совесть…

Зато у хранительницы церковного ключа дом сильно перестроен, обнесен забором, а калитка снабжена звонком. Это значит, что как минимум часть обитателей – горожане. Собака – далматинец – совершенно несерьезная для охраны, лаяла, однако, с редким остервенением. Никто не открыл. При том, что мы были с пятилетним ребенком и вид имели нестрашный. Не помогло.

Помощь пришла с почты. Ее сотрудница, Марина Робышева, не просто посочувствовала любителям старинной архитектуры, но и вызвонила по одному из телефонов искомую главную церковницу Ольгу Родионову, которая и открыла двери старого храма. В нем изредка летом проводятся службы, вероятно, столь редко, что до создания прихода уже не дойдет, хотя в 1990­х попытки были. Служить в храме возможно только летом и очень осторожно из­за рушащейся штукатурки. Оставалось погрустить, что зимой редкими «туристами» в эти края обычно являются именно мародеры – хотя брать уже абсолютно нечего. Оттого­то и постоянный настороженный страх жителей. Люди в селе, как мы убедились, хотя и напуганы, но очень приветливые, даже по высоким деревенским меркам, а жизнь их – это как название одной из глав книги Т.Н. Кременецкой: «Жизнь на руинах».

В Замытье социальные приметы столь плачевные, что о них в «Тверской Атлантиде» скромно ничего не сказано. Вернее, поскольку Таисия Кременецкая писала свой труд в течение нескольких лет, самые «свежие» материалы в книгу просто не вошли. Для нее в Замытье «есть» и школа-­интернат, и медпункт. В действительности – были.

Кто хочет увидеть, что такое гибель деревни образца начала 2010­х, пусть посетит заброшенную сельскую школу. Их у нас в области много – почти столько, сколько было в свое время брошенных церквей, то есть несколько сотен. В Замытье как раз такой образец. После знакомства с брошенной Замытской школой-­интернатом книги, вроде «Тверской Атлантиды» в ее основной части, можно не писать и не читать. Достаточно бывшую школу увидеть.

Но в «Тверской Атлантиде» есть раздел, к сожалению, не столь большой, как хотелось бы, посвященный тем людям, с которыми судьба свела автора в минувшие уже годы. Ради него одного можно и нужно было браться за перо.

«А любил я Россию всею кровью, хребтом – ее реки в разливе и когда подо льдом. Дух ее пятистенок, дух ее сосняков, ее Пушкина, Стеньку и ее стариков». У Евтушенко – кратко и по сути, у Кременецкой об этом же – в подробностях и деталях.

…Лучшая часть «Тверской Атлантиды» – рассказ о людях, которые ушли из жизни, но голоса их остались хотя бы в книге – значит, и для нас они могут еще звучать. Фактически у Таисии Николаевны получилось создать целую галерею образов русских стариков. Жаль, что у нее не было в те несчастные 1990­-е, когда «Атлантида» и затонула (ушли из жизни, по возрасту уже, люди Святой Руси), диктофона и видеокамеры.

Редко так бывает, что книга видится целиком из одного раздела, и пока его не прочтешь, о целом труде складывается одно мнение, а прочтешь – другое. После знакомства с самой Таисией Кременецкой это мнение было еще скорректировано. Автор книги оказалась по­настоящему добрым и отзывчивым человеком. Честно, в меру своих сил собрала бесценные материалы о людях, лучших, чем «нынешнее племя». Далеко не все эти материалы, к сожалению, вошли в книгу. А жаль.

«Идут белые снеги…» Покрывают тихо уходящие навсегда от нас в вечность тверские деревни. «Еще несколько лет пройдет, и не станет Прасковий, Клавдий, Евдокий и Екатерин… Останутся в деревнях после них стылые зимой избы с наличниками, палисадники, несколько кустов и плодовых деревьев, на кладбищах – редкие кресты, а все больше… пирамидки из дешевого материала. Возможно, кто­то опять начнет корчевать молодые пни на зарастающих полях, где­то что­то распашет, посеет, но того, что было… никогда не будет».

Павел ИВАНОВ